МЕДИТАЦИИ У ПОДНОЖЬЯ БОЛЬШОЙ ГОРЫ
Огромная библейская гора в июльском перегретом сухом воздухе то приближается, то удаляется… Воздух будто окрашен легкой желтизной летнего солнца, и пульсация тени невидима, но желанна каждому. Такое смещение пространственных объемов здесь происходит часто. К этому привык обыкновенный глаз прохожего, каждого жителя Эчмиадзина, одного из древнейших поселений Армении. Кстати, город вот уже 1710 лет как духовная столица Армении.
Лето. Жара висит над Араратской долиной, как языческий бог, как невесомый и волшебный шар. Охристый диск солнца, сливается с пшеничными полями, с выжженной травой небольших полян, где притаились полевые цветы и куда часто приходит на этюды армянский художник Нерсес Меликян. Все это я говорю лишь для той цели, чтобы мы с вами могли войти в его живописный мир, в его повседневную жизнь, и потом понять его усилие в трансформации художественной формы, цвета, пластического языка…
Современное искусство, и, в частности, живопись, во второй десятилетке ХХI века в поиске новых сочетаний предыдущих течений в новейшем мировом эстетическом синтезе. Стагнация сегодняшнего дня, отсутствие выдающихся личностей заставляет большие и малые национальные культуры пристально изучать прошлое, и далее экспериментировать, созидая из обломков ХХ века новый художественный мир. Именно созидая, а не разрушая. Это тенденция сегодняшнего, да и завтрашнего дня. И в этом контексте мне интересно видеть целую плеяду художников, в том числе и в Ереване, которая ищет себя в различных сочетаниях стилистического синтеза. И не только.
Художественный опыт Нерсеса Меликяна интересен тем, что каждый период в его творчестве, как отдельно взятый локальный мир, никак не связанный с предыдущим. Довольно долгий путь в фигуративной живописи имеет ряд своеобразных поворотов и эмоциональных пространств, которые в конце концов привели ненадолго и в абстракцию, как в очень импульсивную и психологически заостренную среду обитания. Таким было его душевное состояние, его непростой выход в мир живописи, в контекст культуры. Характеризуя его как человека можно сказать, что он не стремится быть впереди основной группы экспериментирующих армянских художников. Нерсес не только по натуре тих, но и скромен, сдержан. Он умеет анализировать реальность национальной культуры, являясь не только интересным художником, но и одним из устойчивых коллекционеров нового периода. Он прекрасно информирован и о западном искусстве. Я пишу обо всем этом лишь для того, чтобы показать сколь с непростой позиции художник вступил во второе десятилетие ХХI века.
Итак, просмотрим на сегодня общую тенденцию эволюции художника. Палитра стала более светлой и более воздушной. Глаз художника выбирает простые вещи, и естественность сюжета или ситуации, психологическое состояние картины как художественного произведения делают живопись Н. Меликяна не только более доступной для широких слоев общества, но и в достаточной степени понятной и интересной. К этому добавляется кажущаяся простота мысли, которая к тому же приобретает форму немногословного диалога. Он не манерен, хотя и близок к Ар нуво или к постимпрессионистской живописи группы НАБИ. Он сегодня движется в направлении свободных ассоциаций в пространстве простых метафор. Одновременно он обращает внимание на культуру письма и культуру цвета, по своему осмысливая эту небольшую группу французских художников. В частности, ему близка манера письма и декоративность, скажем, П. Боннара. Но в отличии от метафизических экзерсисов французских мастеров, где присутствует символико-спиритуалистическая составляющая у армянского художника возникают трогательные поэтические рассказы о мире человека в период огромных нагрузок мирового информационного пресса, где агрессия хроники, или сиюминутного факта уничтожает само понимание природы личности, делая человека манекеном. Но есть у Нерсеса с Наби нечто и общее – стремление к синтезу искусства. Так иные работы армянского художника воспринимаются как картины, к примеру, для декоративных ширм, для каминов или тканей. Он чуток к переживаниям человека в сложном и противоречивом мире. Но теперь Нерсес движется в глубь познания, и это явственно отражается в его творчестве спокойно, не торопясь. Он осмысливает в тонкие человеческие состояния, где ему приятно слышать тишину или быть в гармоничном равновесии с миром природы. С другой стороны он из всего многообразия стилевых и эстетических концепций, которые даже в мировом масштабе не имеет верных ориентиров, выбирает очень человечный, негромкий диалог. Такова живописная работа, посвященная недавно ушедшему из жизни другу, талантливому художнику Айвазу. Работа интересна тем, что в ней нет ни психологического разрыва, ни оголенных нервов, ни внешних атрибутов трагедии… В картине присутствует тишина и сосредоточенность, легкая печаль светлых воспоминаний. А все вместе и есть сам Нерсес с высокой долей ответственности перед человеческими отношениями, перед самой жизнью. Картина дышит спокойной уверенностью так свойственной подлинной мужской дружбе.
Музыкальность является одной из основных характеристик его новой живописной манеры. Музыка составляет часть содержания каждой из картин и делает живопись более близкой для зрителя, более доверительной. Я бы даже сказал, что музыка зрима в его творчестве. Простая и незатейливая, как свирель или человеческий голос под куполом храма. Кстати, эта доверительность его живописи во многом от подсознательной доброты его человеческой натуры. Да, Нерсес не скрывает ни свою доброту, ни свою наивность, ни свой рациональный анализ. Художественный опыт Н. Меликяна интересен в той части, что он не выпячивает себя на первый план, ставя свой поиск как единственно возможный, а скрупулезно познает себя в этом мире. Он сегодня работает в основном скупыми средствами цвета и ритма – сознательно ограничивая себя в собственной живописи. Вот тишайшая крона дерева, вобравшее полнеба, вот пространство листа, вот изысканные олеандр, вот что-то напоминающее натюрморт с фруктами… И здесь я хотел бы напомить, что сложные сочетания приглушенной охры или зеленоватого имеют свои ассоциации в творчестве метафизика, выдающегося итальянского живописца Джорджио Моранди, чьи натюрморты, возможно, каким-то образом вдохновили или преломились в картинах армянского художника. Нерсес более прост, но не упрощен. Так тонкий ствол дерева будто держит свод небес, обозначая горизонт как начало координат. И таких картин буквально целая серия. И вариации оправданы. Живописные полотна имеют свою основу, – художник стремится понять архитектонику живой природы, ее музыкальность, объемность и гармоничную соразмерность формы дерева в картине. Это символ дерева, а не реальное дерево, это символ неба, а не реальное небо, это символ любви и одиночества, а не реальные ситуации жизни. И этим он, Нерсес Меликян интересен среди своих шумных современников, ибо он бережно относится к человеку. Ему важно попытка подсказать нечто такое, чтобы современник ушел бы от одиночества, от трагического и приблизился к тихой и задушевной беседе. Армянский художник сегодня предстает именно с этим циклом картин-медитации, уводя современника от жесткости конструкций инсталляций, пристального беспощадного репортажного кадра видеоарта или от разрушительной метафоры перформанса. Возможно, в этом и состоит актуальность новой волны художественного поиска, которая ближе к теплому человеческому чувству, нежели предыдущее десятилетие, где царила хроника малоинтересными поисками реальности. И это интересный художественный поиск, опыт в современной, богатой традициями эксперимента, армянской живописи. Но каждый художник уходит в эксперимент синтеза со своим характером, своими знаниями и своим восприятием мира, своим грузом раздумий и душевного тепла.
Живописные картины, представленные на выставке и в нашем каталоге – это работы последних двух лет (2010 – 2011 гг.) упорного, скрупулезного и вдохновенного труда Нерсеса Меликяна. И эта интересная страница биографии нашего современника открыта, ибо каково будет продолжение остается загадкой. И в этом кроется искренность его художественного поиска.
Рубен Ангаладян
Ереван, август, 2011г.
У НИГГЛА В СТУДИИ БЫЛО НЕСКОЛЬКО ПОЛОТЕН
У Ниггла в студии было несколько полотен, и почти все они были большими, и их исполнение было явно выше его возможностей.
Он был из тех художников, которые рисуют листья лучше, чем дерево.
Обычно он очень долго возился над одним листком, пытаясь поймать его форму, его блеск и сияние капель росинок на его краях…
Все же он очень хотел написать целое дерево, вместе со всеми его листьями, в том же стиле, но так, чтобы, тем не менее, все они были разные.
Джон Рональд Руен Толкин,
“Лист, рисованный Нигглем”
Герой этой сказки Толкина стремится нарисовать идеальное дерево, как это свойственно каждому модернистскому художнику. Проблема героя следующая: как жить согласно идеалам, когда жестокая реальность вынуждает подчиняться диктату повседневных забот и обязанностей, что приводит к отказу от искусства? Другой герой — это Периш, который живет по диктату жизни, но без идеалов.
Тем не менее, живя по диктату жизни, у него тоже есть проблемы: рушиться его дом, что также является символом диктата повседневных забот и обязанностей. Толкин пытается решить эту дилемму; полотно становится жизнью, садом, а сад Периша – реализованным идеальным садом. И сад (символ жизни), и полотно (идеальное дерево) уничтожаются под воздействием разрушительной реальности, и от них остаются лишь фрагменты.
Для нас важно то, что Ниггл рисует дерево, которое является символом жизни. Этот символ также связывает мир идеалов с жизнью. В сказке Толкина оно также является символом созидания, будучи противопоставленным произведению; первый – естественный, второй – искусственный.
Во время созидательной работы художник дает форму тому материалу, который у него под рукой, поэтому созидание, скорее всего, — это рождение. Оно также символ идеального художника Ниггла, поскольку они отождествиляются.
Есть большое сходство между героями Нерсеса Меликяна и Толкина. Они оба рисуют дерево, оба работают концентрированно. Думаю, что то, что сказано выше о символе дерева, в основном верно и об искусстве Нерсеса. Если его полотна: “Начало”, “Рождение”, “Небо и земля”, “Эрос”, сопоставить с рядом его деревьев, будет очевидно, что в деревьях художник видит мистерию созидания.
Композиции полотен деревьев Нерсеса очень просты – большие, условно кругообразные кроны, с такими же условно кругообразными листьями покоятся на тонком стебле. Деревья Нерсеса круглые, поскольку они суть сущности, концентрированные над самими собой.
Изолированное принимает форму круга. Цвета сдержанные, оттенки коричневого, охры и зеленого, которые заставляют наблюдателя напрячь зрение и концентрировать внимание, как при медитации. Полотна торжественны, как религиозные обряды, но это от их поэтической сущности.
К теме деревьев часто обращались в истории мирового искусства, но автором наиболее известной серии деревьев, созданной в 1908-1912 годах, был Пит Мондриан. Деревья играли важную роль в его творческой биографии, являясь своеобразной подготовкой для его периода геометрического кубизма.
Изображение дерева для Мондриана означало нахождение универсальной структуры мира. Он был очарован сложной игрой ветвей, которую он вначале изображал кубистской, а впоследствии – в более абстрактной манере. Сопоставляя его полотна с полотнами Нерсеса, мы находим большие общности, вплоть до названий. Но самое основное то, что оба стремятся через дерево выразить универсальную структуру мира. После этого их общность кончается. Мондриан боится природы, зеленого цвета, кроны и цветков.
Дерево, как феномен, покрывает всеобщий закон вселенной. Мондриан пишет, что “трагедия природы – в ее материальности, и что она пластично выражает себя через естественные цвета и формы…через окривленность, через нестабильные и нерегулярные поверхности”.
В противоположность этого, Нерсес видит сущность дерева в его кроне и кругообразных, искривленных формах, и он часто обращается к оттенкам зеленого, не боясь кроны и цветков (справедливости ради, нужно сказать, что у Мондриана тоже есть серия полотен, изображающая цветы).
Теоретические истоки вдохновения Пита Мондриана – теософия, а Нерсес руководствуется поэтическим началом.
Как объяснить стихотворение? Нет таких объяснений! Объяснение одного прекрасного стихотворения – другое столь же прекрасное стихотворение.
Для того, чтобы “видеть” и объяснять полотна Нерсеса, нужно видеть и понимать дерево в поэтическом, а не в кажущемся пространстве. Только так можно понять его полотна, только так можно понять стихотворение, которое не создается, а растет в духовном пространстве.
Дерево, как архетип, объясняет созидание стихотворения и поэтического полотна. Что такое дерево в поэтическом, внутреннем пространстве? Армянский поэт Тиран Чракян один из тех немногих, кто смог увидеть дерево в поэтическом, внутреннем пространстве. В одном из своих стихотворений он пишет:
О вы, вечностоящие черные платаны,
Что с вожделением, одареные смертью, Стоите над глубокими оврагами –
Вы растете к высочайшей бескрайности!
А Рилке пишет:
Космос, живущий вне нас, врывается и ворует все! Если хочешь достичь существа дерева,
Облачь и его тем глубоким космосом,
Что обитает внутри тебя!
Человек, как и дерево, растет кверху и, как и дерево, обрушивается книзу. Человек не падает, он обрушивается, как дерево. Человек чувствует свое родство с деревьями, так как разделяет одиночество своего бытия с ними. Человек разделяет с деревьями свое бессилие, когда они протягивают свои руки к облакам, чтобы нежно целовать их. Деревья также – наше успокоение. Марина Цветаева пишет:
Деревья! К вам иду!
Спастись
От рева рыночного! Вашими вымахами ввысь Как сердце выдышано!
Человек разделяет с деревьями не только свое бессилие, а также видит свою духовную силу в них. Дерево такая сила, которая переводит земную жизнь в небо. Николай Гумилев пишет в своем стихотворении “Деревья”:
Я знаю, что деревьям, а не нам,
Дано величье совершенной жизни,
Когда человек видит внутреннюю сущность дерева, он объединяется с ним и растет. С высокими деревьями человек тоже становится высок. В другом месте Рилке пишет:
Единое пространство там, вовне – и здесь, внутри.
Стремится птиц полет и сквозь меня.
И дерево растет не только там: оно растет во мне.
Чтобы видеть дерево, ты должен расти внутренне, возвышаясь до его кроны. Французский философ Гастон Башляр пишет, что одно из функций дерева – создание “летающих вещей”, то есть листьев. Магия дерева в том, что оно дает не только летающие листья, но также является гнездом для птиц. Каждая летающая душа может сесть на ветку дерева. У Нерсеса есть полотно под названием “Родовое дерево художников Ечмиадзина”, на ветки которого сидят имена его друзей художников, сидят как птицы на дереве бытия.
Душа — это птица, которая находит свой покой в кронах бытия. Жизнь бессмертна, поскольку душа бессмертна, поскольку каждая жизнь рождает другую жизнь. Душа это как раз то, что рождает жизнь. И рождает не только биологическую жизнь, а также дает жизнь искусству и поэзии.
Деревья Нерсеса и похожи, и нет – “Береза”, “Масличное дерево”, “Золотое дерево”, “Полярное дерево”, “Серое дерево” и так далее. Да, они и похожи друг на друга, и отличаются друг от друга, и каждое дерево несет свою неповторимую мистерию. Например, его “Масличное дерево” это символ победы и мира, а также восторга, который сопутствует победе. Оно также символизирует изобилие и плодородие из-за своих маслоносящих фруктов; оно символ чистоты и девственности; и наконец, оно означает бессмертие.
А береза символизирует свет, иллюзорность и женственность. Она, как и платан в армянской традиции, дерево первоначального, она мать “деревьянности”.
У Нерсеса Меликяна есть также одно интересное полотно, называемое “Мой сад”, также он сейчас работает над серией полотен, пытаясь поэтически осмыслить “эмбрион” сада. Вероятно, было бы уместнее называть его деревья садом, поскольку деревья, поборов свое одиночество, становятся садом и даже лесом, точно так же, как и люди – нацией или обществом. Нерсес, на самом деле, своими полотнами создает магический “сад”, и этот “сад” имеет своего садовника; этот сад растет и богатеет, обогащая и нас своей поэзией.
Вардан Джалоян
